Как делается
телевидение
Часть I
Телецентр в Останкино.
Будет, ухожу, надоел сарай во дворе академии, в котором размещалось наше
конструкторское бюро. Раздражали лица коллег по работе. Которые при встрече с
тобой приветливо улыбались, улыбались и тогда, когда крали твои идеи или схемы
с твоего стола. Грязный двор и забитая транспортом улица Солянка были
отвратительны. Я позвонил на Шаболовку Зубку Мартину и просил встречи для
разговора. Совсем недавно он работал вместе со мной в конструкторском бюро, теперь
работал начальником смены самой первой в России цветной видеомагнитофонной
аппаратной.
И вот я впервые на телевидении, куда давно мечтал попасть. Я знал, что
могу освоить любую технику, но в глубине души сидел какой то червь сомнения. И
целью моей поездки было, познакомиться с аппаратурой и уничтожить этого
червяка, а уж затем говорить о трудоустройстве.
Зубок догадывался о цели моего визита, не дождавшись, сам предложил мне
перейти к нему на работу. Я ответил, что буду думать, хотя был обрадован. Продумал
я около месяца и когда позвонил на Шаболовку, оказалось, что Зубок уже трудится
на телецентре в Останкино вместе со своим напарником вторым начальником смены с
Шаболовки Смирновым Олегом.
Здание телецентра Останкино только, что построили. Телецентр и рядом с
ним телебашня (самая высокая в мире) находились в конце улицы Королева, которая
начиналась от нашего дома. Пешком идти до него минут пятнадцать.
Как было бы удобно там работать, а не ездить в академию на Солянке.
Башня росла на
наших глазах. Ежедневно
мы замечали, как
делали
align=left hspace=12 v:shapes="_x0000_s1026">
Здание телецентра в
Останкино.
опалубку и когда ее снимали, башня
из бетона становилась чуть выше. Длилось строительство, как мне казалось очень
долго, и наконец ее достроили до того уровня, где теперь располагается
ресторан. Затем стальные конструкции (трубы) стали устанавливать с вертолета и
однажды такую, многотонную конструкцию уронили, но обошлось без жертв и
разрушений.
Весной 1969 года я нашел телефон Смирнова и Зубка в Останкино. Они
заказали мне пропуск и вот я знакомлюсь с аппаратными видеозаписи. Начальника отдела видеозаписи на месте не
оказалось и встреча с ним была перенесена на ближайшее время. Чтобы не
осрамиться, я взял домой техническое описание видеомагнитофона Электрон и
Кадр-3. Это были три толстенных тома. В устройстве магнитофона разобрался
так, что
при встрече с
начальником отдела тот
поинтересовался откуда у меня такие познания. О том, что я брал техническую
документацию, умолчал. Мне предложили должность старшего инженера с обещанием в
ближайшее время назначить начальником смены Блока видеозаписи, что вскоре и
произошло.
Зачислен на телецентр я был шестого мая 1969 года. С первого дня работы
было впечатление, что давно работаю здесь. Работа мне нравилась.
Огромное здание телецентра в девять этажей в восточном крыле, выходившем
к пруду, соответствовало тринадцати этажам центральной части. Из-за этого сразу
сложно было разобраться в лифтах и переходах, чтоб попасть в нужное место.
Через большой центральный подъезд, пройдя милицейский пост, вы попадали в
просторный вестибюль, где располагался огромный центральный гардероб. Далее
через стеклянные двери в следующий просторный холл, который шел через все здание
и имел выход к Останкинскому парку. С левой стороны в центре этого холла шесть
современных финских лифтов. По лестнице за лифтом можно было спуститься в
подвальное помещение, оборудованное под кафе, погруженное в уютный полумрак.
Огромный выбор не дорогих пирожных, булочек, которые готовились здесь же, кофе
черный, кофе по-турецки, кофе с молоком, с ликером, чай, молоко, сливки, и
возможность посидеть в тишине притягивали посетителей. Спиртное (не считая
ликера с кофе) отсутствовало. Вереница столиков всегда была занята посетителями
кафе. Длинная стойка в десяток продавцов была облеплена очередями.
В той части здания, которая выходила к пруду, концертной студии еще не
было, там шли работы. Готовы были только самые большие студии номер один и два.
Студии, расположенные на втором этаже, имели кинопроекционную и
видеомагнитофонную аппаратную на третьем этаже. Там же студийные аппаратные
видеорежиссера, звукорежиссера и
техническая, отгорожены были стеклом от высокого помещения студии. Через стекло
можно было наблюдать за происходящим в ней.
Через все здание тянулись полукилометровые
коридоры с низкими потолками.
Длина всех коридоров и лестничных маршей составляла тринадцать
километров. За время работы на телевидении свидетелем, каких только событий мне
не довелось быть.
Жаль, что не записал многое в те далекие
времена.
Я был начальником смены большого отдела. Мы занимались записью программ
для всех каналов московского и центрального телевидения (сначала каналов было
2). Все телецентры СССР, в том числе Шаболовка и Останкино подчинялись комитету
по телевидению и радиовещанию при Совете Министров СССР. Над всеми нами стоял
многотысячный коллектив этого комитета. Комитет располагался на Пятницкой
улице.
Первым директором Технического телецентра в Останкино был Квок, а
главным инженером Дуб. Их я не застал, к моему приходу директором была
назначена Железова Валентина Фоминична, единственный в моей памяти директор
телецентра женщина. Главным инженером был Красулин. Характер у директрисы был
железный.
Телецентр того времени – это, описанные выше два студийных комплекса
–часть 2го и 3 этажей, затем наш блок видеозаписи – часть 6 этажа, да
центральная аппаратная на 7 этаже. Остальные помещения были в процессе строительства
и приходилось проходя там прыгать по пенькам не достроенных полов. Самым первым
начальником смены отдела видеозаписи в Останкино был Олег Смирнов, а возглавлял
отдел начальник, фамилии, которого я не помню. Очень скоро заменил его Амириди
Василий Федорович.
Отдел рос. Увеличивался парк оборудования, численность работающих. Стали
работать в две смены по 12 часов. (Смирнов пришел в Останкино первым и
перетащил Зубка, с которым он работал ранее на Шаболовке. Затем пришел я.)
Зубка и меня назначают начальниками смен, а Смирнов уходит на спокойную
и очень выгодную по деньгам работу – монтажером. В те времена никто из нас не
понимал, чем его новая работа должна отличаться от работы моих подчиненных,
которые тоже занимались монтажом, но не назывались монтажерами.
В 1969 у меня было 3 видеомагнитофонных аппаратных, а в 1970 уже-6. Место
начальника смены находилось в АР (аппаратной распределительной). По мониторам
можно было следить за программами, которые не только записывались аппаратными,
но и выдавались в эфир. С моего пульта можно было связаться с любой
аппаратной телецентра и скоммутировать
любую мою аппаратную с центральной аппаратной, а та имела возможность отдать
сигнал на башню.
Входили в строй все новые аппаратные, мы выдумывали новые технологии,
поэтому вскрывали разборные полы и сами прокладывали кабели между аппаратными и
этажами телецентра. Лет через пять количество аппаратных перевалило за
тридцать. Они уже располагались на этажах со второго по шестой.
Мы впервые стали давать в эфир повторы забитых голов при прямой
трансляции футбольных и хоккейных матчей. Специальной аппаратуры не было и мы
приспособили огромные видеомагнитофоны Кадр, которые стояли по два в каждой
аппаратной. Сигнал с прямого эфира мы
писали на магнитофон, лента с которого, минуя
свою приемную кассету, подавалась
через головки на приемную кассету второго. Расстояние между магнитофонами было
метра два, что давало возможность воспроизвести в эфир повтор сюжета секунд
через десять.
Я работал через день. Приходил на
работу к девяти утра, а возвращался домой к двадцати трем часам, а то и
позднее.
Очень уж мне хотелось освоить и другое оборудование телецентра. Случай
подвернулся и я перешел работать в отдел передвижных средств телевиднния.
Командировка во Львов перед
ноябрьскими праздниками.
Подходило время октябрьских праздников. Оказалось, что одна из
запланированных для работы на Красной площади ПТС (передвижная телевизионная
станция) не оснащена была секамоскопом. Прибор такой в отделе был, но был
неисправен. Прибор изготовлен Львовским заводом.
До праздников 7 ноября 1972 года оставалось 10 дней. Начальница
созвонилась с заводом, получила добро на ремонт и вызвала меня к себе.
- Я договорилась, прибор отремонтируют за пару дней, вернешься до
праздников и успеем установить его на ПТС. Билеты во Львов тебе купили.
Прибор в деревянном ящике оказался громоздким и неподъемным. Я спросил,
будет ли кто меня там встречать. Вопрос явно озадачил ее. Я потребовал сейчас
при мне позвонить во Львов и договориться, чтоб меня встретили на платформе
вокзала, что и было сделано. Я сообщил им дату прибытия, номер поезда, вагона и
место.
Завод был засекреченным, адрес не дали. Итак, вся надежда на то, что
меня встретят.
Вспоминается, что в поезде в моем купе напротив сидел хмельной мужик,
ужасно похожий внешне и голосом на ивановского родственника – Валова Георгия,
мужа тетки Юли моей жены. Сидел он напротив меня, громко говорил глупости и
размахивал длинными руками, стремясь при этом задеть меня. Мне это надоело, и я
выходил из купе и стоял напротив своей двери, боясь оставить без присмотра
прибор и свои вещи.
Но вот и холмистые пейзажи Львовщины, вот и Львов. С трудом волоком
перемещаю ящик до двери. Платформа, где-то внизу. Еле снял я этот ящик.
Народ с платформы уже разошелся. Вот и поезд ушел на запасные пути, а
меня не встречают. Даже позвонить не могу, так как оставить ящик страшновато.
Так и стою, дурак дураком и понимаю, как меня подставили.
Но вот кто-то идет ко мне от здания вокзала.
- Вы Жуков – спрашивают .
- Машина сломалась, задержались немного –
На завод имени Ленина приехали часу дня. Выписали пропуск. Я записал
необходимые мне телефоны в свою книжку. Познакомился непосредственно с мастером
Борисом Сухаревым, который должен ремонтировать прибор.
Начальник 24 цеха Богази Петр Иванович резко заявил, что ремонт будет
только после октябрьских праздников, так как план завод не выполняет.
Уговаривать его я не стал, а отправился к директору завода, который тоже не
ласково встретил меня. Пришлось искать партком завода. Там я говорил, что
срочный ремонт в интересах всей нашей страны. Под угрозой трансляция парада с
Красной площади. (На самом деле все было конечно не так).
Партийный секретарь завода посочувствовал, но сказал, что не в силах будет
помочь. Просил обратиться к Первому секретарю КПСС города и даже соединил меня
с ним по прямому телефону. Против моих ожиданий, Первый сказал, что конечно же
поможет мне.
Рабочий день кончался, директора уже на своем месте не было и я тоже
отправился искать заказанную из Москвы для меня гостиницу на площади Мицкевича,
дом 1. Гостиница оказалась самой центральной и дорогой и в самом центре города.
Мне действительно был заказан номер на три дня. Номер ничем не отличался от
номеров прочих гостиниц в которых приходилось бывать. Я принял душ и лежал в
неудобной постели, пытаясь заснуть. Завтра рано идти на завод, без меня вряд ли
начнут ремонт.
Секамоскоп в ремонт отдали только на третий день, несмотря на все мои
усилия и каждодневное присутствие в кабинетах руководителей.
Как-то измотанный и уставший шел я через весь город в гостиницу уже в
потемках позднего южного вечера. Войдя в гостиницу, обнаружил, что мой номер
уже занят, а вещи вынесены из номера и ждут меня. Я вспомнил, что заказан номер
был только на три дня. На все просьбы мне отвечали, что номеров свободных нет.
Я обзвонил все гостиницы города, но ответ был везде тот же. В город съехались
какие то специалисты со всего Союза на симпозиум. О ужас, что же мне делать, не ночевать же в
вестибюле гостиницы.
Тут я вспомнил, что при заводе есть своя гостиница. Наверняка там общие
на несколько человек номера, но это все же лучше, чем ночевать на улице.
Телефоны завода не отвечали, а номера телефона этой гостиницы никто не знал. Я
решил позвонить Первому секретарю партии города и рассказал о своей «маленькой»
беде. Как мне показалось, он обрадовался моему звонку.
- Жди меня у входа в Центральную гостиницу, я сейчас подъеду –
- Какой отзывчивый здесь народ, сам Первый секретарь партии едет выручать
меня, фантастика – думал я
Действительно примерно через минут двадцать, а время было около 23,
подъехала черная большая машина, вышел Сам, явно поддатый, и пригласил сесть в машину. Куда-то поехали, кого-то
ждали. Оказалось, что ждали уже знакомого мне куратора завода. (Куратор
назначался Москвой и обязательно должен был быть русским.) Потом я узнал, что
Сергей, так звали куратора, пригласил Первого к себе в гости, а его жена
устроила им скандал. Первый уехал к себе домой, а тут я позвонил ему. Это я все
узнал потом от начальника группы режима завода, а пока я только удивлялся и
радовался их "отзывчивости".
Машина помчала нас на окраину города в хорошую гостиницу, так сказали
мне они. Гостиница называлась Интурист. На здании увидел табличку – ул. Энгельса,
дом 103 Какие же там цены ? – думал в ужасе я, название Интурист в то время
носили самые дорогие гостиницы в нашей стране. Было около двенадцати ночи. В
дверях нас ждал директор этого заведения по фамилии Борода и услужливо отворил
их перед нами. Провел, почему-то, в ресторан. С собой в руках у меня был
небольшой чемодан.
- Посидим здесь немного, а если хочешь чемодан отнесут в твой номер -
сказал Первый.
- Я не хотел бы очень дорогой номер - выпалил я
- Почем у нас номера?- спросил Сергей у Бороды.
- Да разные есть, если хочешь не очень дорогой найдем, на сколько дней?-
ворковал Борода. Он назвал приемлемую цену, с которой я согласился, решив, что
моих денег хватит дня на четыре. Возможно за этот срок завод управится.
На столе появилась отличная закуска и конечно бутылки.
- Узнаю, как питаются высокие чины и сам поем бесплатно. Сэкономить свои
денежки можно будет– думал я.
О чем разговаривали за столом не помню, но не молчали. Нет помню, они
рассказывали пошлые анекдоты, а я терпеливо слушал. Я старался не пить и из-за
стола стал сытый и трезвый, не в пример моим благодетелям. Тут же появился
человек с полотенцем на руке и как то странно почему-то смотрел в мою сторону.
Наступило долгое неловкое молчание.
- Сколько?- спроси я.
- Двести – ответил человек с полотенцем.
Я сунул руку в карман, нащупал две сотенные бумажки из оставшихся у меня
четырех, бросил на стол и пошел к выходу. Лица моих спутников сразу же ожили и
они меня вместе с Бородой проводили в мой номер на пятый этаж.
- Мы еще придем – пообещали они.
Я закрыл дверь на замок.
- Оставшиеся две сотни почти полностью уйдут за оплату этого номера за
три дня, а что потом, на что покупать
билет до Москвы -
Я принял душ и лег. Часа в два ночи кто-то рвался в мой номер, но я
молчал. Сон так и не пришел.
Утром внизу в холле меня поймал Борода и вежливо провел к
администратору, где я вынужден был заплатить за три дня 180 рублей.
Печаль отражалась на моем лице, когда я появился в цехе и подошел к
мастеру Боре Сухареву. Он участливо спросил, а я в красках рассказал ему о том,
что случилось.
Мир не без добрых людей. Узнав сумму в которой я нуждался, Боря дал мне
ее, сказав, что я могу выслать долг ему из Москвы. Завод действительно уложился
в оставшиеся три дня. Вернувшись в Москву в срок, я тот час выслал Боре долг и
пространное письмо, в котором благодарил его.
Заместителя начальника отдела развеселили мои рассказы, но ни слова
благодарности от руководителей я не услышал.
<>
Вскоре начальница предлагает мне вступить
в партию. Я уже успел разобраться во многом и ненавидел местных партийцев.
- "В одной партии с вами я не
хотел бы быть" – отрезал я.
С этого момента она стала при
возможности делать мне гадости.
Никишин - борец за
права в отделе ПТС. Побег в Америку.
Начальница не была хоть сколько
специалистом в области телевидения, но благодаря колоссальной способности
заводить и поддерживать нужные ей связи, и ориентироваться в обстановке слыла
хорошим руководителем. Вокруг нее образовался круг своих прислужников, которые
не работали, а крутились возле нее, доносили о всем, что происходило в
коллективе. Она знала о всех разговорах, которые велись в маленьких,
разрозненных коллективах передвижных станций. На каждой станции работало от
трех до пяти человек. Если вдруг обнаруживала сплоченный коллектив, где люди
стояли друг за друга, мгновенно
разрушала его, пересаживая людей на другие машины. И так было постоянно.
Народ роптал, но сплотиться ему не давали, а
ей было так легче и безопаснее.
По утрам прихвостни стояли у окон ее кабинета и докладывали об
опаздывающих. Иногда вызывала она нарушителей к себе для предъявления
"претензии", но чаще просто помещала в список депремированных и в
конце месяца на общем собрании оглашала его. Список депремированных ежемесячно
был человек на 20-30. В отделе работало более сотни человек. Список, лишаемых
ею премии, был самым длинным по телецентру.
В отделе было восемнадцать телевизионных станций на колесах. В работе
ежедневно занято было не более двух-четырех. Пик занятости приходился на
праздники, спортивные олимпиады и т.д. В
обычные же дни народ пил чай, а кое-кто и покрепче. За столиками внутри
станций, играли в карты, нарды, балагурили.
Начальница предлагала тому или иному руководителю смены отпустить
коллектив, и вписывала в тетрадь должников, возникающую по ее же инициативе,
недоработку в долг на будущее. Когда появлялась необходимость, она, в нарушение
существующих законов, заставляла трудиться должников сверх положенного времени.
Народ роптал, но далее этого не шло до тех пор, как в отдел пришел
электромеханик небольшого роста, лет тридцати, но уже лысоватый Никишин. Он
единственный заявил, что та не имеет права "копить долги", и не
подчинился ей. Более того, написал письмо в профком телецентра. Сумев привлечь
почти всех на свою сторону, собрал на письме подписи нескольких десятков
человек. Письмо подписал и я, назвав Никишина нашим Лениным, что ему польстило.
Профком проигнорировал наше обращение и тогда Никишин обратился в горком
профсоюза Москвы. Приехали представители горкома, вот тогда подключился и
местком телецентра. С помощью Никишина нашли множество нарушений со стороны
ненавистной всем начальницы. Вышло даже так, что подключилась партийная
организация телецентра и начальнице вынесли порицание, указав на ошибки. Все
комиссии разъехались и началась травля Никишина.
Было то время, когда появились первые беженцы на запад.
В Америке одному из операторов нашего телецентра родственник оставил
наследство и тот, уехав туда, основал там небольшое телеагентство. Скоро в
Америку с моей ПТС удрал, неожиданно для меня, инженер Боря Браславский.
Боря Никишин продолжает спокойно бороться за справедливость. В свой
отпуск он покупает туристическую путевку по Европе (не знаю куда), и отстает
там от группы. Скоро оказывается в Америке у известных нам лиц и устаивается
работать. Жена его с двумя маленькими
детьми, оставшаяся в Москве (семьями на запад не пускали), несколько лет
добивалась разрешения поехать к мужу, жила в нищете с ярлыком "предателей
родины". На работу таких не брали.
Нечто подобное произошло года три назад с моим знакомым по отделу
Америди, где я работал тогда. Некий Шахиджанов - еврей по национальности, решил
переехать в Израиль, о чем написал в заявлении с просьбой уволить его с работы.
Туда его лет пять не выпускали, но оставили без работы и средств существования,
презираемого всеми. Через несколько лет я встретил его и не узнал бывшего
интеллигента щеголя, превратившегося в грязного, оборванного бомжа.
В Израиль он все таки уехал, возненавидя
родину, в которой родился.
Затем в ближайшие годы за пределы нашей родины уедет масса молодежи,
жаждущей перемен; ученных, не имеющих возможности творить и жить по
человечески; людей от культуры. Только из отдела ПТС, где работал я, уехало 4
человека. Из писем «оттуда» я знал, что многие из них жаловались на тяжелый
труд, но никто не хотел возвращаться. Нет, не правда, вернулся все-таки один
человек из известных мне из-за того, что не смог освоить английский язык и жил
теперь в Москве тихо и скромно, вкушая прелести нашей строя, вдали от
оставшихся там детей.
А на улицах Москвы можно было
наблюдать Колбасные автобусы, привозившие жителей ближних городов в магазины
столицы. Людей с мешками, набитых продуктами, можно было встретить и в дальних и ближних поездах. В Москве в магазинах, особенно близ
вокзалов, длинные очереди. В одни руки давали не более одного батона колбасы.
На праздники на предприятиях продолжали выдавать талоны на право
приобретения продовольственных наборов (за деньги конечно). Со скидками за счет
профкома распределяли билеты в театры или детям на Новогоднюю Елку.
Новогодняя речь
Брежнева в АСБ-6 26 декабря 1973 года
Отдельную книгу можно написать о
виденном мною во время работы на телевидении, о встречах с политическими
деятелями, знаменитыми актерами, художниками, учеными и космонавтами, но делать
этого сейчас не буду, остановлюсь только на встрече с Брежневым в Концертной
студии Останкино.
Моя передвижная станция стояла у
Концертной студии Останкино. Ждали приезда Брежнева для записи поздравительной
Новогодней речи. В студии уже было установлено наше оборудование и проверено.
Было жарко и мы раздетые вышли на мороз нюхнуть свежего воздуха. Видел я, как к ступеням ведущим в
Концертную студию подъехала черная машина. Из нее вышел человек, быстро вошел в
студию, через минуту вышел и умчался. Это была проверка перед появлением
Брежнева.
Заместитель начальника отдела ПТС
попросил нас идти на рабочее место. Место мое было в студии. Как нарочно
испортилась одна из телекамер и я стал возиться с ней, так что пропустил момент
появления Брежнева.
align=left hspace=12 v:shapes="_x0000_s1027">
Меня вдруг поразила невероятная
тишина в студии. Я услышал, как гудит камера. В студии находились кроме
меня шесть телевизионных операторов,
девица из местной студии в белом халате, следившая за микрофонами;
руководители, участвующих в работе служб: Тимонов, Львов, Кочуашвилли, главный
инженер телецентра Красулин и министр комитета по телевидению и
радиовещанию Лапин.
Аппаратура сгрудилась в кучу. Все мешали друг другу. Я со своей камерой
возился у самой двери. Он прошел на свое место в сопровождении охранника из
девятого управления КГБ и личного фотографа Володи Мусаэляна. Бросился в
глаза невысокий рост Брежнева и
свинцовая плотность.
Одет он был в темный костюм при галстуке. Сел в кресло за ярко
освещенный небольшой столик.
Еще до его появления проходила техпроба мне пришлось сидеть в кресле
вместо Брежнева, было жарко под светильниками, да и кресло казалось для меня
слишком просторным и неудобным.
Галя – моя жена, работавшая тогда в одной из моих бывших аппаратных, в
это время не была занята делом и, набрав сигнал внутренней сети записала
техпробу с моим участием и после демонстрировала эту запись мне .
Брежневу было жарко и неловко под ярким светом. Он постоянно поправлял
свой галстук, стягивая его куда-то вбок, поправлял пиджак и никак не мог с этим
справиться. Смотрел он при этом в монитор, как в зеркало, но у монитора есть
особенность - он показывает тебя в прямом, а не в зеркальном отражении.
Если перед ним тянуть галстук влево, то он еще больше съедет вправо. Не
зная этого, он растерялся. Все напряженно ждали. Наконец к нему решилась
подойти гримерша и поправила туалет.
Мне удалось наладить камеру. Я отдал ее оператору и теперь мог спокойно
наблюдать за происходящим, стоя рядом.
Всех нас заставили выстроиться в ряд и Володя сфотографировал присутствующих в студии вместе с Брежневым,
обещав, что каждый получит фотографию. Фотографии, конечно, я так и не получил.
Усевшись удобнее, Генсек поводил рукой по поверхности полированного
стола и произнес гнусавым голосом:
- Не хватает коньячка - улыбнулся при этом.
- Я хочу вас поздравить с наступающим новым годом. Поздравьте своих
родственников. А теперь, по-видимому, я могу сказать слово? - обратился он к
кучке застывших в молчании людей.
- Да, конечно, можете сразу же начать. Читайте здесь .- сказал главный
инженер Красулин, указывая на лист ватмана и все зашевелились, точно проснулись.
Я тихо по камерной связи дал команду "запись" на ПТС, которая
стояла снаружи у Телецентра.
Работа началась. Леонид Ильич Брежнев читал. Кочуашвилли менял большие
листы ватмана, на которых написан был текст поздравительной речи для вождя.
Операторы всматривались в видоискатели камер, аппаратные Останкино записывали
происходящее в нашей студии.
Говорил он плохо, запинался, съедал звуки. Трудно было разобрать
некоторые слова. Наконец, сбившись замолчал. Запись удалось сделать со второй
попытки. Ему хотели показать результат,
все было для этого готово, но он встал и вышел из тесной студии. С ним
вышел его личный фотограф Володя, охранники, министр Лапин и главный инженер
телецентра Красулин.
В течение нескольких дней известный уже вам монтажер Олег Смирнов исправлял,
как хирург вырезая лишние звуки механическим монтажом. Речь вождя стала
внятнее.
Один день на
телевидении
Утро четырнадцатого января 1976 года не предвещало ничего необычного.
Пробили семь часов старинные часы в
гостиной. Не хотелось вставать с удобной широкой, почти во всю спальню,
кровати. Еще выше натягиваю на себя теплое одеяло. Заснуть видно не удастся, через
полчаса вставать. Заснешь а тебя обязательно начнут будить - как не люблю это.
Нет спать не буду, только полежу... и опять засыпаю и опять прихожу в сознание.
Галчонок, так я называю свою жену,
уже поднялась и шуршит чем-то.
- Заметно день уже прибавился - щебечет она. - Вставай. Ты куда сегодня
идешь? - Голос ласковый и я открываю
глаза.
- На базу во Владыкино. - отвечаю я.
Шторы на окне слегка раздвинуты, видна серая стена дома, что напротив,
со множеством окон. В некоторых еще горит свет, но стена освещена холодным
светом зимнего, морозного утра.
Встаю, делаю три приседания, затем три раза поднимаю руки вдох-выдох. На
большее меня не хватает.
- Работаю сегодня во Владыкино - продолжаю я - это хорошо, приду домой
рано, да и одеваться тепло не надо, не на улице же сегодня работать.
Радио на кухне в это время передает сводку погоды:
- Сегодня в Москве и области сохранится холодная погода. Сейчас в Москве
минус двадцать семь градусов, днем температура повысится до двадцати двух- двадцати четырех.
- Такой холодной зимы давно не было - говорит Галя.
- Да вот уже две недели держатся такие
холода и ничуть не теплеет –
отвечаю я, выходя из ванной чисто выбритый и освежившийся. (В эту зиму вымерзли
почти все деревья на нашей даче в саду на Сходне)
Скандалит дочь, собираясь в школу.
- Возраст такой, по видимому – утешаем мы друг-друга, тринадцать лет это же переходной
возраст, вот она и грубит и скандалит. А
вообще ребенок хороший и учится хорошо.
Наконец все в сборе. Сидя за обеденным столом на кухне, пьем кофе с
молоком. Думаю о том, что очень ярко я выкрасил стены кухни. Яркий красный цвет
стен утомляет быстро, хотя кухня выглядит необычно, и красиво. Надо бы на
потолок нанести орнамент...
Раздается звонок в дверь - это зашла за Олей
подружка ее Суколенова Оля.
Она живет в нашем доме и учатся они в одном
классе. Она всегда приходит рано и терпеливо ждет, сидя тихо на табуретке в
прихожей, пока наша дочь позавтракает (на это уходит минут десять), затем перед
зеркалом чешет гребешком свою челку.
Суколенова Оля живет в соседнем подъезде, а в нашем подъезде живет еще
одна одноклассница Сигитова Лена, но почему-то с ней наша Оля не дружит.
И вот, разговаривая о чем то, они
хлопают дверью.
Пора и мне. Опаздываю. У меня привычка приезжать на работу " в
обрез" или, чуть опоздав.
Галя остается дома. Работаем мы оба на телевидении через день, но в
разные дни. Сегодня мой черед. Начинается у нас работа в девять утра и
заканчивается поздно, в двадцать два часа, так что встречаемся только ночью.
Это очень изматывает, но с другой стороны - ребенок под контролем и накормлен.
На улице уже совсем светло. Мороз дерет лицо и кусает за кончики ушей.
Скоро холод забирается под легкое пальто, другого пока нет. Чувствую, как
промерзают перчатки. Бегу на остановку троллейбуса, оглядываясь на окна своей
первой собственности – квартиры кооперативного дома, (собственностью в
нормальном
смысле она станет много позднее,
когда выплатим полностью взнос). В окне никого не вижу, далеко, но знаю, что
Галя стоит у окна, провожая меня, и машет рукой, когда я оглядываюсь. Не видя
ее, я делаю рукой то же самое. Мимо подворотни посольства, где стоит
милиционер, мимо магазина
спорттоваров выбегаю на
промезший проспект Мира.
-Ушел негодяй - негодую я, видя,
как от остановки отходит девятый троллейбус.
- Жди вот теперь на морозе -.
Чтоб совсем не замерзнуть быстрым шагом
прогуливаюсь взад - вперед.
Мимо пробегают прохожие с красными от мороза носами, спрятав их в
промерзшие воротники.
- Редко стали ходить троллейбусы - возмущаюсь, приплясывая я.
Смотрю на витрину "Хозяйственного
магазина". Чашки, рюмки, сифон для газирования воды. Бедно, скучно на
запыленной витрине.
Но вот показался девятый. Народу не много. Во всяком случае, можно
протиснуться к кассе. Окна заиндевели. Даже, если бы и были свободные места, не
сел бы ни за что, так как в салоне не топят зимой, а вот летом в жару обогрев
включают.
-Почему - возмущаюсь я.
Рядом стоит человек, в летах, неряшливо одет, от него разит перегаром.
Мимо за замерзшим окном проплывает кинотеатр "Космос",
знакомые дома, деревья. Здесь я прожил много лет. Наблюдал из окна, как сносили
село Алексеевское, как ставили обелиск - ракету. Я помнил еще керосинную лавку
на улице Кондратюка и ветеринарную лечебницу там же, парикмахерскую на том
месте, где сейчас стоит здание метро ВДНХ.
На конечной остановке у гостиницы Останкино пересаживаюсь на автобус,
так как девятый троллейбус по недомыслию кого-то дальше не идет, а проехать
нужно в том же направлении еще две
остановки до гостиницы Алтай, но и это не все. Нужно перейти через
железнодорожные пути, часто забитые составами, дальше мимо церкви, бетонного
забора, за которым и находится база передвижных средств телевидения, где все
пропиталось запахом выхлопных газов дизельного топлива. В проходной пихаю под
нос милиционеру красную книжечку своего удостоверения.
Последний рывок по улице до входа в гаражное, длинное двухэтажное здание
мимо окон ее кабинета, которая следит за входящими и пополняет списки
депремируемых опоздывающими, тем самым экономит премиальный фонд и увеличивает
лично себе премию на месяц на следующий месяц.
Вот и стеклянные двери, за которыми в нос ударяет тошнотворный запах,
всегда присутствующий здесь, так иду мимо столовой, где вечно все подгорает, дым висит под
потолком плотной завесой и воняет не свежим мясом. Через вереницу дверей прохожу
в длинный коридор, с двух сторон, которого
находятся боксы за раздвижными, высокими воротами. В боксах стоят
передвижные телевизионные станции. На одной из них я и работаю. Ест горло,
выжимая слезу, выхлопной газ, заправляемых дизельным топливом автомобилей.
Вот наконец и мои апартаменты на колесах.
Поднимаюсь по металлической без
перил крутой приставной лестнице и открываю ключом дверь салона. Следом за мной приходит старший
инженер Игорь в меховом тулупе, в каких обычно ходит внутренняя охрана, и в
шапке из самой дранной рыжей с серым собаки. В последний год он под хиппи
отпустил неопрятную черную бороду и усы. На усах замерзшие сосульки. Я заметил
у него привычку ковырять в носу, никогда не мытым пальцем. Как вижу его, всегда хочется сказать гадость, но я его
начальник и терплю, даже подаю ему на приветствие руку. Когда я отсутствую, он
остается на машине старшим.
А вот и инженер Надежда. Редко сидит на месте, когда стоим во Владыкино,
болтает с подругами на других ПТС. Подходит Саша механик самого низкого
разряда, совсем молодой парнишка, только что отслуживший в армии. Ни от какой
работы никогда не отказывается, но технику не знает, поэтому выполняет самую
грязную работу. Он весь какой-то синевато-бледный, болезненный. Следом
медленно, степенно входит второй механик, толковый, заканчивающий институт
Связи, Саша Слепицкий. И так все в сборе, кроме двух водителей, которые в салон
не любят заходить. Их место в водительской кабине.
- Наведите порядок - говорю я, – когда вернусь, подумаем, что будем
делать сегодня -.
Каждое утро, вместе с другими начальниками смен, а нас восемнадцать
человек, я должен являться, как здесь говорят, на ковер в кабинет с докладом о
работе вчерашней смены и о состоянии техники на сегодня. Быстро просматриваю
ворох технических журналов и переписку между сменами и выхожу из автобуса.
Встречаюсь с коллегами по работе. Кто-то сообщает, что мадам сегодня в хорошем
настроении. На двери ее кабинета табличка с фамилией. Не начальник отдела такой
то, а одна фамилия.
- По идиотски, как-то - ворчу я.
В неопрятном кабинете два стола, за которыми сидит начальница и
заместитель ее. В кабинете еще один длинный стол со множеством стульев. Вдоль
стен шкафы с развалившимися папками-скоросшивателями, набитыми бумагами. В
комнате уже несколько человек. Кладу, прихваченный с собой, журнал
неисправностей в самый низ стопки.
Начинается заседание, долгое с ненужными разговорами. Доходит очередь и
до меня.
Начальница сообщает, что Надя должна сегодня ехать на склад в Останкино.
Я возражаю, говоря, что есть на ПТС неотложные работы, но она отрубает: – Нет -
Выхожу из кабинета, навстречу секретарь, которая просит просмотреть ворох документов и
подписать их. Сажусь и внимательно читаю...
Работать на ПТС некому, а у начальницы
пять помощниц, их комната рядом с ее кабинетом.
Выясняется, что меня ждет еще одна неприятная работа по оформлению
документации на списание передвижки, начальником которой я был ранее. Кошмар,
когда же заниматься непосредственной работой. Камерой неисправной, наверняка
никто там на ПТС не занимается, бездельничают.
Освободился только к часу дня с плохим настроением и желанием
чего-нибудь
пожевать. На ПТС ничего не сделано -
сидят, гоняют чаи и разгадывают кроссворды. Хорошо, что водку не пьют, как на
других машинах. Я сообщаю, что иду в столовую.
Сидя за столом в столовой, узнаю новость, что кому-то придется ехать в
Шереметьево встречать наших хоккеистов, возвращающихся из Америки.
Спокойно сижу, дожевывая сырой кусок мяса, как вбегает бородатый старший
инженер Игорь с испуганным видом и сообщает, что нам ехать срочно в
Шереметьево.
На часах тринадцать тридцать.
Руководство взбудоражено, до прилета самолета четыре часа. ПТС к выезду
не готова, на полу разбросаны мотки кабеля, оставленные предыдущей сменой, в
звуковом отсеке на столе куча грязной посуды, чайник, куски недоеденного хлеба
вперемежку с пеплом папирос и газеты со следами отгадываемых сегодня
кроссвордов. За пультом режиссера сломанный монитор, плетеная мусорная корзина
полностью набита смятой бумагой.
Жутко накурено. Верхняя одежда валяется во всех трех отсеках автобуса.
Никто не ожидал выезда, все недовольны и выражают недовольство вслух.
Кузов автобуса передвижной станции длинной в восемь метров разделен на
три отсека.
Задний технический со стойками вдоль заднего борта и передней стены с
узкой дверью в средний отсек звукорежиссера, в котором есть стол с мягким
кожаным диваном, отгорожен от переднего отсека видеорежиссера толстым
звуконепроницаемым стеклом и дверью. В нем огромный пульт режиссера с
множеством кнопок и рычажков.
Как правило, пульт пугает режиссеров и в итоге большинство пользуется
только четырьмя кнопками на нем. Перед пультом в стену вмонтировано два больших
цветных и ниже пять черно-белых мониторов меньше размером. Все стойки в отсеках
окрашены в серый цвет.
Во время работы мое место в среднем отсеке, оттуда удобно следить за
работой режиссера и инженеров. Можно оперативно связаться по внутренней связи с
любым отсеком. Есть связь с операторами, работающими за пределами автобуса,
возможна она только от режиссера и от инженера в техническом отсеке. В техническом отсеке место Нади за небольшим
пультом, с которого она успевает корректировать уровни и цветопередачу сигналов
с четырех-шести камер. За спиной у нее еще четыре выдвижных небольших пульта.
Начальница
считает, что женщина быстрее может отреагировать на происходящее, поэтому
инженером на этом месте на всех ПТС работают они. Их называют у нас почему-то
"птицами".
Средний отсек самый уютный и служит нам местом отдыха. Там всегда кипит
чайник и все поглощают его в огромных количествах. За спиной на стене над
диваном огромная электрическая схема. Все надписи на ней, да и в документации,
что находится в шкафу у потолка, на французском языке. Вообще все надписи на
кнопках пультов и всюду на французском.
Поневоле пришлось изучать технический французский язык. Особенно трудно
новичкам, только что прибывшим на работу. Первый удар – депремирование, они
получают от начальницы через месяц после приема на работу за не освоение
техники, а освоить ее без помощи знающих язык сложно.
Когда-то, при закупке этих ПТС у фирмы Tomson-CSF, наши умники с телецентра
сэкономили на звуковом оборудовании, поэтому в среднем отсеке у нас комната
отдыха, а на выезды дополнительно к ПТС гоняют звуковые автобусы с персоналом.
Замки на шкафах и на ящиках, забитых книгами и инструментом, сломаны и
во время езды хлопают и визжат, выдвигаясь и прячась на место. Ремонтировать их
должны механики мастерской во Владыкино в те короткие часы, когда нет у нас
работы. В мастерской всего пять человек, а ПТС восемнадцать и столько же
вспомогательных автобусов, поэтому ремонт делается своими силами на ходу.
Приказав срочно готовиться к выезду, убегаю к начальству выяснить
особенности съемки. Руководители в панике и я выслушиваю их раздраженные
указания. Звонок был от директора телецентра Ершова. Сюжет прилета должен быть
показан в вечерней информационной программе "Время". Все.
Во вспомогательном автобусе загружены большие катушки со специальным,
толстым и тяжелым телевизионным кабелем. Больших катушек четыре-пять штук и
каждая весит около 500 килограмм. Несколько катушек поменьше и легче. Все это
придется вытаскивать из автобуса и разматывать на большие расстояния. У меня
нет крепкого такелажника, разрешают мне взять для этого инженера Павлова с
другой ПТС.
- Да он же строптивый и только что болел радикулитом- возражаю я.
- Больше никого нет. Поработает - отвечает она.
- Но все равно людей мало -
- Никого больше нет – уже со злостью отвечают мне.
- Я могу назвать тех, кто стоит сегодня без дела -
Но далее говорить бесполезно и я заявляю, что таким составом нельзя в
столь короткое время подготовиться к работе и за результат будет отвечать она.
Она меняет тон.
- Разрешаю взять Юру Б., и водитель будет помогать. Как будете готовы,
позвоните - говорит она.
На часах четырнадцать.
Через пятнадцать минут звоню и сообщаю о своей готовности, но говорю,
что водители возятся с двигателем. У водителей свое руководство. Вижу, как
водитель сосет ртом дизельное топливо из канистры через резиновый шланг и затем
переливает его в бак машины. В четырнадцать сорок все готово.
Идем в специально выделенный пассажирский автобус, а нас тринадцать
человек вместе со звуковиками, мачтовиками, которые должны ставить
параболические антенны на крыше аэропорта Шереметьево. Затем приедет
организатор, режиссер, и четыре оператора. Не говорю о водителях.
Поехали. Всего пять автобусов: наш пассажирский, вспомогательный, ПТС,
звуковой, автобус ретранслятор с передатчиками.
Я, Юра Б и Слепицкий Саша поехали в салоне ПТС, вопреки запретам.
Делаю я так для того, если случится в дороге задержка с одной из машин,
доедет хотя бы часть коллектива и приступит к работе. Внутри ехать неприятно.
Глухие стены вибрируют, глухо стучит кузов своими шестнадцатью тоннами по
сплющенным рессорам, болтаются дверцы шкафов.
Случись что в кузове, водителю не передашь – нет связи. Стучи, кричи, не
услышит. Только сигай на ходу.
Все уселись на диване в среднем отсеке. В узкое маленькое окно еле
проникает свет. Пахнет прогорклой соляркой. Испорчено настроение и я специально
пригласил в салон Юру. Он лет на десять старше меня, замученный жизнью и
неудачами и самим собою. Напоминал он мне старый сморщенный моченый огурец. Ему
всегда не везло, всегда всем был не доволен и бубнил. Когда он уставал
говорить, издавал всегда одно и тоже, нечто – м-да... -.
Дорога предстояла долгая. Дмитровское шоссе забито транспортом и
неповоротливый наш автомобиль марки Unic встал и кажется надолго, а время
идет, но я решил не смотреть на часы и не нервничать. Стал слушать, что говорит
Юра.
- Входишь через проходную по пропуску, а выезжаем, никто не проверяет
кто выезжает и что вывозят. Вывози хоть слона. Раньше я спокойно проходил в
Кремль в любое время. Там я часто работал. Брал я не паспорт с собой, а военный
билет. Паспорт солдат долго листает, а увидит военный билет, да еще, что офицер
перед ним, сразу на вытяжку и прочитать ничего не в состоянии. А вот после
случая с космонавтами не то стало.
Приходилось мне встречаться и с Никитой Хрущевым – чуть помолчав,
неожиданно добавляет он.
- Было это где то за городом. Там у них есть домики, сделанные под
старину. Вроде боярских хором: бревенчатые стены, покрытые лаком, дубовые столы
и скамейки. Все это в современном исполнении и тоже покрыто лаком.
Направляли меня туда настраивать там телевизор. Тишина в палатах. Никого
нет. Смотрю, входит Никита Сергеевич, подходит ко мне, спрашивает. На
"Вы" спрашивает:
- Что вы здесь делаете ? , а на лице скука.
- Да вот ремонтирую технику, чтоб не скучно было вам -.
- Нам никогда не бывает скучно - резко оборвал он. Помолчав немного,
предложил уже на-ты.
- Давай в партию на билиарде -
- Не люблю я - отвечаю замявшись, помня инструкцию, которую давала мне
кастелянша этого заведения. Она же полковник охраны: - Держись от него подальше, говори с ним
поменьше -
Я как раз закончил свое дело и быстро удалился.
- Вечером состоялся мощный банкет. Стол от яств ломился. Чего там только
не было. Обедающих было мало, но за стол меня не приглашали. Есть я хотел и
поэтому пошел на кухню. Там меня накормили.
После обеда, когда все гости разъехались, кастелянша-полковник
пригласила меня на делёж "объедков" с царского стола. Со стола я
ничего брать не стал. Взял только штук пятнадцать бутылок разных коньяков.
Ровно столько, сколько унести смог в портфеле, в карманах и руках. Инструмент
даже свой пришлось оставить. Брал, конечно, только нераспечатанные бутылки. Еле
допер до дома.-
Встав с дивана, я смотрю в окно. Мимо проносятся заснеженные подмосковные
поля, таящие на горизонте в вечернем сумраке, островки леса, деревенские
домики, утонувшие в снегу.
Слышу, как Юра без паузы уже перешел к событиям в Чехословакии и
говорит, говорит, говорит...
Мелькают знакомые ангары Шереметьево-2, скоро Шереметьево-1 и
правительственный аэропорт.
- Подъезжаем - перебиваю я Юру и тот умолкает, встает и тоже подходит к
окну. Мысленно прокручиваю предстоящую работу и продумываю, кто чем заниматься
будет.
У пропускного пункта останавливаемся. За высоким металлическим забором
видно здание из стекла и бетона, а дальше круглое здание-гриб, к которому нам
нужно поставить ПТС. К этому грибу причаливают самолеты. От гриба к зданию
аэровокзала тянется стеклянный коридор.
Выходим из машины, разминая ноги после неподвижного долгого сидения. На
улице стало еще холоднее. Дул ветер, который, впрочем, всегда дует на
аэродромах.
- Как же будем на поле работать - думаю я.
Навстречу идет Игорь-борода и объявляет, что все уже приехали и сидят в
теплом зале. Идем туда.
- Где организатор?. Нас не пускают -
- Ушла в таможню договариваться -
На часах шестнадцать, за полтора часа надо успеть все размотать и
настроить, если организатор Инна сумеет договориться и нас впустят, а если нет,
уедем обратно.
Радио объявляет о прибытии очередных рейсов. Слышу, объявляют, наш
самолет задерживается на два часа. Почему-то все облегченно вздыхают.
- Значит болеют за работу - отмечаю я.
Появляется Инна-организатор только в семнадцать сорок пять и сообщает,
что въезд нам разрешили. Я обязан позвонить начальнице отдела, что и делаю.
Не дослушав меня, она звонит вышестоящему руководству и жалуется на то,
что из-за организатора потеряно много времени.
- Только бы бабьи склоки сводить - негодую я. Не зря же мне так не
хотелось звонить. Никогда больше не буду звонить.
Все рассаживаются по автобусам, поехали. Мы уже на территории аэропорта
(можно сказать за границей. На территорию можно попасть, только пройдя
паспортный и таможенный контроль). Над нами круглый навес-крыша здания, напоминающего
форму стакана. Навес выступает далеко за пределы здания-гриба. Стакан соединен с аэропортом
крытой застекленной галереей, идущей на бетонных столбах. Мимо проезжают
элегантные желтого цвета автобусы Икарусы, с тщательно до блеска вымытыми боками
и стеклами окон. Автобусы доставляют пассажиров от Гриба к серебристым
самолетам и наоборот.
Из автобусов выходят довольные, не обремененные заботами, одетые в
русские меха иностранцы. Почти у всех одна цель-отдых. А нам работать. Скоро
специально для телевидения наш самолет должен подрулить к первой стоянке,
непосредственно к Грибу, туда, где будут ждать телевизионные камеры. Сложно
организовать слаженую работу, если у тебя чужие люди, старающиеся не загружать
себя физически, грязным трудом, да еще на морозе.
Первым делом, а зимой особенно, необходимо подключить нашу станцию,
звуковую машину и ретранслятор к электрической сети. Не для того только, что бы
самим можно было согреться, но и холодная аппаратура не будет работать надежно
и качественно.
О ужас! У местного дежурного по зданию узнаю, что щитовая неисправна и
нас подключать не будут.
Тем временем слежу как идет развертывание техники.
- Кабель вынуть не мешало бы из вспомогательного автобуса и растянуть -
говорю я. Каждая катушка с кабелем для камеры весит от двухсот до пятисот
килограмм в зависимости от длины кабеля, а силовой кабель еще тяжелее.
Разматывать надо четыре камерных катушки. Камеры устанавливаются на
значительном расстоянии от ПТС и друг от друга. Какие то камеры будут устанавливаться
на специально монтируемых высоких площадках (у нас это называют станком,
который собирается из труб, болтов, винтов и большого тяжелого щита).
- Не урони оптику - бросаю я, бегая среди этого, на взгляд
непосвященного, хаоса и проверяю, как закрепили оптику.
- Уронишь без штанов останешься, да не только ты, но и мне семью нечем
кормить будет -.
- Ну что мешкаешь со сборкой станка? - обращаюсь я к двум механикам,
присланным мне в помощь.
Подходит незнакомец, опутанный телефонным проводом, с аппаратом в руках.
- Куда аппарат ставить ? -. Это организатор Инна за три рубля (стоимость
бутылки водки) договорилась с местным телефонистом обеспечить нас связью с
Москвой.
Ищу глазами Игоря. Связь его забота. Потом вспоминаю, что он на балконе
здания аэропорта ставит основную камеру. Иду в автобус, увлекая за собой
телефониста, корчащегося от холода. Он в пиджаке вышел на мороз. Это молодой
парень, небритый и подвыпивший.
- На опохмелку зарабатывает - думаю я.
Вошел я в автобус и оторопел. Игорь стоит, курит, там же еще двое.
- Почему здесь ? - почти ору я. – Не успеем же -.
Все кидаются к двери, Игорь ворча направляется туда же. Успеваю схватить
за рукав Гену, у которого радикулит. Все равно там от него толку не будет.
- Займись связью - и знакомлю его с телефонистом. Выхожу снова на мороз,
а оделся я сегодня совсем легко. Аж до внутренностей мороз достал. Ноги уже
отмерзли, вот мучаться буду, когда отогреваться начнут. Почему-то уверен, что
обязательно заболею, но работать надо.
Вдруг смотрю, о счастье, подъезжают "сотки". Так называем мы
стокиловатные дизельные электростанции на колесах. Приехали голубчики, да сразу
три машины, ну хоть одну назад отсылай, перестаралось начальство во Владыкино.
Деньги не свои, не жалко. Один дизель мне, ретранслятору и звуку, второй для
осветителей. На улице совсем уже темно.
Самый расторопный водитель дядя Коля, ему бы на пенсию, а он уж без моей
команды на крыше ПТС и спускает, уложенный там большими кругами вдоль
низенького бортика, толстенный силовой кабель. Кабель, вымотанный из
вспомогательного автобуса, будет резервным.
Включили питание, в салоне ПТС стало светлее. До этого салон слабо
освещался от аккумуляторов. Запахло обгораемой ржавчиной электроплиток и
калориферов кондиционера. Включили дополнительно бензиновую печку, едким дымом
наполнился салон. Печь не могли включить ранее, так как были разряжены
аккумуляторы.
В автобусе еще холодно, но от яркого света плафонов кажется теплее. Все
работы на улице закончены и все, окоченевшие, дымят сигаретами, от чего сизый
дым висит под низким потолком. В автобусе курить не разрешаю, но сейчас молчу,
намучались люди.
Уже шумит в среднем отсеке электрочайник. До начала передачи остался
один час и пятнадцать минут. Аппаратуру пока не включаем, в непрогретом
автобусе включи: мониторы цветные начнут трещать, камеры вылетают. Времени на
прогрев маловато, это не черно-белые ПТС, которые почти на требовали прогрева.
А тут поплывет цвет и будут морды зеленными, а это брак и минус шестьдесят
рублей из моего кармана. На этот раз возможно смогу оправдаться, времени
действительно мало, но придется начальнику отк телецентра писать объяснительные
записки.
На пульте режиссера заверещал телефон, это проверяют прямую связь с
одной из бывших моих видеомагнитофонных аппаратных в Останкино, где я раньше
работал. Там работают бывшие мои подчиненные, меня узнают по голосу, быстро
обмениваемся приветствиями. Вторая связь с Останкинской башней, куда приходит
сигнал с параболы нашего ретранслятора. Третий телефон обычный городской, может
резервировать первые две связи
Трещат аппараты связи со звуковым автобусом и ретранслятором. ПТС уже
включена.
Спрашиваю по связи релейщиков: - Устраивает вас сигнал ГЦП ? -.
Включаем камеры, все нормально. Но нет одна чихает, трещит зуммер.
- Закон свинства, ведь камера стоит высоко на балконе и должна быть основной - свирепею я.
Злой я от того, что пальцы рук и ног невыносимо болят оттаивая,
пронизывая сердце.
- На мороз не пойду, я все ж начальник -. Приказываю поменять камеры
местами.
Камеру с балкона принесли в автобус ПТС и смогли наладить, но ставить ее
в работу я не стал, незачем рисковать, отработают на трех.
Сообщиди из Останкино, что качеством картинки довольны. Теперь можно и
чуть отдохнуть, включили телевизор.
Входит водитель ПТС и сообщает, что он подключил кабель подогрева кабины
водителя на щите, который Игорь забыл закрыть, нажал там кнопку, а кабина не
греется.
- Ты знаешь, что ты сделал ? Сколько раз надо говорить, что нельзя без
нас что либо переключать на щите. Ведь ты выключил питание звукового автобуса,
а если бы это было во время эфира ? Игорь выскакивает из автобуса, а там уже
звуковики к нам бегут.
Кого-то я прошу разнести гарнитуры для связи операторам.
- Давай им в руки, иначе опять скажут, что не приносили, если потеряют
-. Операторы причисляют себя к элите и никогда гарнитуру в ПТС не забирают сами
и стараются сразу же исчезнуть после работы, оставляя ее без присмотра на
камере.
В автобус входит Садеков Яша. Яша спортивный комментатор и режиссер. Уже
много лет я встречаюсь с ним во время спортивных передач. Низкорослый, крепко
сложенный, средних лет, всегда крикливый и суматошный.
- Всегда у тебя ничего не работает - вопит он, узнав, что камер только
три.
- А ты хотя бы однажды пробовал говорить спокойно ? Хватит тебе и двух.
Успокойся и послушай - я показываю ему на какой кнопке какая камера стоит.
- Операторы на камерах ?- спрашивает Яша.
- Да, да, да - звучат голоса в ответ.
Вдруг один из операторов орет, что самолет уже рядом и подруливает.
Скорее давай команду. Яша крутит вертушку телефона.
- Аппаратная, аппаратная, мотор - орет он. Пошла работа.
На экранах мониторов видно как подруливает самолет, как останавливается,
как подкатывается к нему самоходный трап.
По качающейся и расфокусированной картинке камеры номер один понимаю,
что оператор пытается пробиться с камерой через толпу встречающих, чтоб занять
выгодную позицию.
- Камера упадет, если кто на кабель наступит - произношу я.
Слышим, как кто-то обругал оператора. Смолкает гул самолета. Через
открывшуюся дверь в носовой части впускают телевизионного редактора вместе с
таможенником. Редактор должен подготовить к встрече с телезрителями
прилетевших.
- Первая возьми крупнее дверь, подрежь справа - вопит Яша Садыков-
В дверях самолета появляется капитан нашей сборной команды Медведев. Яша
тычет в кнопку. Теперь и в Останкино наблюдают этот волнующий момент. Медведев
машет зрителям рукой и спускается по трапу. Другая камера берет его уже в толпе
более крупным планом. Яша переходит на эту камеру. Видим, как на Медведева
набрасываются журналисты, слышим как щелкают затворы фотоаппаратов, полыхая
блицами. Включили свои переносные светильники встречающие кинооператоры, отчего
лицо Медведева, крупным планом взятое на одной из наших камер, превращается в
яркий и неестественно желтый блин. Орет Яша. Я бегу в технический отсек. Вижу,
как пальцы нашей птицы-Нади лихорадочно мечутся, вращая десяток ручек настроек
камер, делая картинки с камер ярче или темнее или корректируя цвет изображения.
Необходимо поддерживать изображения со всех камер более реальными и делать это
надо быстро до подачи камеры Яшей на выход. Задача операторов поймать нужное
изображение и взять фокус.
Работа идет нормально и никто не обращает
внимания на привычные истеричные крики режиссера, все сосредоточено на качестве
и только.
Надрывается Яша. На мониторах вижу, что происходит что то неладное. Из
двери на трап никто не спускается. И вот один из операторов обращает внимание,
что хоккеисты, плохо держась на ногах, спускаются по второму трапу и исчезают
во тьме. Сообщают об этом Озерову, который, как только теперь я сообразил, брал
интервью у Михайлова. Озеров объявляет, что хоккеистов укачало и заканчивает
репортаж. Передача закончена.
Яша подписывает нам бумаги о том, что замечаний к нашей работе нет, и
удаляется.
Ох, опять на мороз, снимать, свертывать и грузить. Теперь торопить
никого не надо, быстро работают даже лентяи. Запись закончилась в двадцать
ноль-ноль. Свернули все за пол часа. Звуковики и релейщики уехали раньше нас на
своих автобусах. Многие уехали с ними. Нас осталось пятеро и два водителя.
Обратная дорога. Она всегда мне кажется короче. Чем это объяснить - не знаю. Я
и Надя едем в просторной водительской машине. Остальные дремлют в салоне в
темноте. Возвращаемся по Ленинградскому шоссе. Вот промелькнул памятник
защитникам Москвы у Сходни "противотанковые ежи". Поля, затем город
Химки. Город слева, а справа нагромождения бревен за заборами лесоскладов.
Мотор как-то странно дает перебои. Водитель Тарасов заерзал.
- Как бы не встать, топливо, по-видимому, мерзнет -
Машина встала и все попытки завести двигатель были напрасны. В кабине
быстро стало холодно. Выхожу подвигаться, но снаружи ветер и мороз за двадцать.
Стучу в салон. Объясняю причину остановки. У Игоря заспанная физиономия и он не
сразу понимает, что произошло. Попытались запустить дизельную печь, но не
получается.
Бегаем вокруг машины, толкая друг друга, но согреться не удается.
Водители возятся под откинутой кабиной, ничего не получается. Мимо проносятся машины,
никто не останавливается на наши просьбы. Уже двадцать три часа.
Подхожу к водителям и слышу такой разговор:
- Давай я тебя на тросе потащу-
-Ты что сдурел, разобьем обе машины, у меня тормоз не работает без
работающего двигателя
Я предлагаю водителю вспомогательного автобуса отвезти нас до метро и оттуда звонить во Владыкино, чтобы
прислали тягач с жесткой сцепкой.
Прощаемся с Тарасовым. Вот и мост через канал. Справа заброшенный старый
мост, по которому давно нет движения. Помню,
писали, что мост передвинут, и людям
опять он служить будет.
Это было давно, а мост и ныне на месте.
-
Во вспомогательном автобусе грязно. Мы стоим среди неаккуратно
намотанных
и сложенных катушек с кабелем,
чемоданов с оптикой для камер, упираясь головами в заиндевевший потолок. Грязные,
голодные, злые и промерзшие,
пожалуй в таком виде и в метро могут не пустить. Доехали. Выходим у метро
Водный стадион.
Дома, после сытного обеда, полдника и ужина сразу вместе, под
щебетание, Гали и сопение спящей
маленькой дочки, забывается все, что пришлось перетерпеть за день. Дней таких
тяжелых будет у меня много.ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ
